Пишите в ФОРУМ на Mountain.RU

Автор: Ян Рыбак, Израиль

Боливия - 2001
Восхождения в Кордильера Реал и многое другое...

Зона Сюр, зародыши лам и поход в пенью

"Ничто так не украшает женщину,
как отсутствие других женщин."
К чему это я?...

Сегодняшний день изначально был целиком отведен на закупки и сборы. Первым делом мы решили купить недостающие продукты, а затем разделиться и заняться, уже каждый в отдельности, недостающим личным снаряжением.

За продуктами мы отправились на рынок, тот самый, что начинается на верхней окраине Сагарнаги. Толчея там была невероятная. Знаменитый одесский Привоз - просто глухой кладбищенский угол в сравнении с этой стихией. Три дела одновременно занимали меня: сложнейшая навигация в бурном людском потоке, неустанная забота о неприкосновенности рюкзака и карманов и собственно то, ради чего мы сюда притащились - поиск необходимых продуктов. Потолкавшись там с полчаса, мы поняли, что зря тратим время. Огибая сильных и затаптывая слабых, мы выбрались на относительно свободную улицу и взяли такси в зону Сур.

Зона Сур это - южная окраина Ла Паса. Она же - самая низкорасположенная (3000-3200 метров), и она же - самая богатая и "окультуренная". Европейские проспекты, шикарные виллы, опрятно и по западной моде одетые люди. То, что в дефиците, как известно, в первую очередь достается богатым. В Ла Пасе же в дефиците воздух, поэтому в самой низкой его части живут граждане обеспеченные и солидные, в средней - обычный люд среднего достатка, а на четырехтысячной высоте, в продуваемом холодными ветрами, пыльном Эль Альто - одна лишь голь перекатная. Есть такая фантастическая повесть - "Продавец воздуха". Так вот, в Ла Пасе эта сказка о будущем давно уже стала былью. Пораженные изрядной сюрреалистичностью всего происходящего мы, с легкой руки Шурика, прозвали зону Сур "зоной Сюр". Так вот в этой "зоне Сюр" расположен гиганский супермаркет Кетал, и туда-то мы и направились.

После пяти дней проведенных на высотах около четырех тысяч метров, "сюрный" воздух показался нам необычайно вкусным. Мы закупились всем необходимым по ценам, которые составляли, я думаю, 0.5 - 0.7 от израильских и "среднеевропейских". Заодно мы накупили различных абсолютно неведомых нам фруктов.

Вечером в гостинице мы устроили дегустацию этих экзотических плодов. В итоге, наше наслаждение было скорее научно-познавательного, чем кулинарного свойства. Мы лишний раз убедились в том, что все то, что стоит кушать, нам привозят в наш соседний супермаркет, даже если родина этого продукта - южноамериканские джунгли. А то, что не привозят, то человеку с традиционной пищевой ориентацией, кушать не стоит. Особенно поразил нас странный полосатый плод, целиком наполненный мелкими косточками, в тонкой склизкой оболочке. Несмотря на вполне терпимый вкус, было абсолютно не понятно, как его есть. Перепробовав все известные нам приемы, за исключением китайских палочек, мы все по очереди отступились от этого кулинарного ребуса, и только Леня с необьяснимым упорством долго еще сражался с коварным плодом.

Покончив с закупкой продуктов, мы вернулись в свои разреженные высоты центрального Ла Паса, оставили покупки в гостинице и разбрелись кто куда. Мы с Таней заскочили в Андино и купили ту пару лыжных палок с оборванным темляком, которую нам предлагали за 30$. Вчера мы уже обегали все магазины, и нигде больше лыжных палок в продаже не было. Леша с Шуриком взяли палки напрокат. После этого мы пошли гулять по Сагарнаге и прилегающим к ней переулкам. Наконец, у нас появилось свободное время, и можно было прогуливаться не торопясь, разглядывая пестрые прилавки, обсуждая местные диковины и присматриваясь к сувенирам. Любой уважающий себя прилавок выглядел следующим образом: на широком столе стояли плоские плетеные посудины с амулетами из цветных камней, зубов и рыбьих позвонков. Целебные настойки из ядовитых насекомых соседствовали с поддельными окаменелостями, неизменно выдаваемыми за подлинные. Ближе к стене, нестройными шеренгами толпились разнообразные древесные, бронзовые и керамические идолы. Иногда тут же располагались широкие богато украшенные ножи с рукояткой в виде головы злобного демона. Зубы у демона - непременно настоящие. Надеюсь - не человеческие, поскольку мы привезли один такой нож домой, и он помогает нашему малолетнему сыну воображать себя диким воином из джунглей. Часто картину дополняли два-три чучела броненосцев с красивыми красными бантиками на ушах.

Над всеми этими варварскими атрибутами были развешаны пестрые шерстяные ткани, преобладающих красно-коричневых тонов и пучки засушенных мумий, неизменно приводивших мою жену в ужас, и назначение которых нам разъяснили только в этот день. Оказалось, что эти жуткие создания - засушенные зародыши лам. Местные жители считают абсолютно необходимым заложить такую мумию в фундамент любого строящегося здания. Хороший, качественный эмбрион гарантирует новоселам уют, любовь и достаток на многие годы. Полной загадкой для нас остался процесс добычи из лам этого ценного строительного сырья. К большому сожалению, здесь, вдали от бдительных глаз общества охраны природы, не только потрошат броненосцев и делают ламам насильственные аборты, но и добывают находящегося на грани исчезновения пятнистого кота оцелота, чью шкуру мы не раз видели выставленной на продажу за смехотворную сумму.

Должен признаться, что, кроме увлечения горами, у меня есть еще одно увлечение, делающее меня уже абсолютно маргинальным типом - я собираю окаменелости. Ну не динозавров, конечно - жилищные условия не те, да и на зарплату особенно не разгонишься. Но так, понемножку: то тут аммонита найду, то там трилобита прикуплю. И, поначалу, глаза мои так по прилавкам и шарили, но я быстро убедился, что весь выставленный на них ископаемый товар - грубейшая подделка и стал отмахиваться от продавцов, как от назойливых мух. Причем, что интересно, как только я проходил мимо какой-нибудь бабули, как она тут же начинала причитать:"Сеньор, сеньор, трилобито натурале!!!" Я специально наблюдал - к другим они так не приставали. "Таня" - спрашивал я изумленно - "у меня что, на лбу написано, что я окаменелости собираю?.." И вдруг, когда я собирался увернуться от очередной бабки, мой взгляд упал на камни, разложенные на тряпочке у ее ног, и я остолбенел. Передо мной были прекрасные, подлинные трилобиты - роскошные рельефные мокрицы, с фигурным панцирем и выпуклыми фасетчатыми глазами. Мечта поэта! Невероятным усилием воли я подавил в себе, понятный любому коллекционеру порыв тут же запрыгать от радости, дергая жену за рукав и крича: "Танька, смотри что я нашел!!!" Не сомневаюсь, что такая живая непосредственность была бы по достоинству оценена продавцом. Кроме трилобитов бабушка приторговывала зубами ископаемых акул. Мы стали с ней неторопливо, с достоинством, торговаться, и она легко сбросила полцены, после чего совесть не позволила мне продолжать торг. За какие-то 15 баксов я купил целую коллекцию из 7 трилобитов, одного зуба и окаменелого ореха. Бабуля сияла, как медная пряжка новобранца. Я тоже дал себе волю - попрыгал и подергал жену за рукав, на что она отреагировала с благожелательностью опытного психотерапевта: "Дорогой, ну купи себе еще этих замечательных тараканов. Ты же так их любишь!..."

В одном из боковых двориков мы набрели на мастерскую, в которой тихий интеллигентный боливиец изготавливал местные музыкальные инструменты, а надо сказать, что, поскольку музыка у боливийцев такой же национальный символ, как пиво у немцев и спагетти у итальянцев, то инструменты эти продаются там на каждом шагу. Это один из самых желанных сувениров, перед которым не устояли и мы с Танькой, привезя домой набор, достаточный для формирования фольклорного ансамбля средней величины. В минуту печали, я снимаю со стены большую тростниковую флейту и извлекаю из нее низкие протяжные звуки, возвращающие меня на бескрайние просторы Альтиплано, над которыми будто вновь звучит завораживающая древняя мелодия, которую мои духовые упражнения напоминают не больше, чем побитый молью скальп зебры над камином напоминает могучие стада благородных животных, несущихся в африканской саванне. Очень быстро ко мне спускается дочка, и взгляд ее, исполненный беспощадной подростковой иронии, грубо сбрасывает меня с запредельных андийских высот на нашу грешную землю.

В условленное время, к четырем часам пополудни, мы собрались в гостинице и стали собирать рюкзаки.

К вечеру все было готово, и мы решили сделать вторую попытку приобщиться к местным музыкальным традициям. Обидевшись на вчерашнюю пенью, мы выбрали себе новую, благо на Сагарнаге их - как грибов. На этот раз, мы пришли пораньше и выбрали себе столик поближе к сцене, хотя лучшие места нам все-таки уже не достались. Мы заказали пиво и колу и стали ждать. Вскоре на сцену вышли четыре боливийца в полосатых пончо и выстроились полукругом. В руках у них были тростниковые флейты и дудки различной длины, самая длинная - в рост человека. Вперед выступил старший из них - невысокий, полный мужчина. В его округлом лице и добрых глазах прочитывалось то неуловимое, что отличает людей истинно духовных и тонких, независимо от того играют ли они в национальном симфоническом оркестре, или за гроши в дешевом пабе. На груди у него висел огромный деревянный барабан, а на запястьях - трещотки из десятков маленьких копытец каких-то мелких животных. Он произнес вступительную речь, обьяснив нам, что это такое - музыка альтиплано и почему они все так ее любят, и представление началось. Всякий раз, когда они заканчивали исполнение очередной мелодии, на сцену выходила танцевальная группа - два парня и две девушки в ярких костюмах. Ни костюмы, ни танцы ни разу не повторились.

К сожалению, мы мало что знаем о местных обычаях и традициях, но в костюмах отчетливо просматривались две основные линии - испанская народная и индейская карнавальная. Последняя - с пышными снопами перьев и устрашающими масками. В руках у женщин - острые дротики, а у мужчин - бутафорские дубинки. Они танцевали с таким видимым удовольствием, и все это было так красочно! В самый разгар всего этого веселья, девушки пошли в зал и вытащили на сцену двух приглянувшихся им мужчин, и я не нашел ничего удивительного в том, что ими оказались мы с Лешей. Правда, в моем случае они крупно просчитались, поскольку я страдаю врожденным хореографическим дебилизмом и передвигаюсь по сцене с грациозностью пьяной слепой лошади. Однако было чертовски приятно, что во мне заподозрили нечто иное! Человек в своей жизни должен попробовать все, в том числе - потанцевать с молодыми смуглыми боливийками.

Когда мы возвращались в гостиницу, ребята шли, возбужденно обсуждая увиденное, а мы с Таней, следовали за ними, чуть приотстав. Видно было, что какое-то важное наблюдение не дает Тане покоя. Наконец она нарушила молчание: "Ты обратил внимание, что здесь, в Боливии, совсем нет красивых женщин?". Я насторожился, подумал и взвешенно заметил: "Ну почему же? Вот эта, которая вытащила меня на сцену, была очень даже ничего..."."Да как же ничего?!!" воскликнула моя жена, с неожиданно прорвавшимся энтузиазмом, и далее последовал самый полный перечень женских недостатков, какой я когда бы то нибыло слышал. "Дорогая, ты в этом абсолютно ничего не понимаешь!" - с большим достоинством возразил я, на всякий случай сделав ударение на слове "дорогая".

Уайна Потоси

"Что может быть лучше гор, на которых еще не бывал?
Только горы, о существовании которых ты не подозревал!.. "

Еще полгода назад все мы и не подозревали о существовании такой горы, как Уайна Потоси, а сейчас все наши разговоры и мысли крутятся вокруг нее, мы рвемся в бой и жаждем встречи с ней. И наступил день " икс". Мы встали пораньше, допаковали рюкзаки зубными щетками, сдали все ненужные нам на горе вещи в гостиничную каптерку и, неуклюже громыхая пластиковыми ботинками, побрели по просыпающейся Янакоче, мимо редких боливийцев, серых, как все спешащие на работу утренние пешеходы. По так и не понятой нами причине, джип должен был забрать нас не от гостиницы, а от агенства, и туда-то мы и пришли, причем значительно раньше условленного времени. До поездки мы были наслышаны о более чем вольном толковании понятия "условленное время " , пр инятом в этих краях, но должен признать, что в отношении боливийцев это показалось нам чистой клеветой. Не было ни одного случая, чтобы опоздание чего бы то нибыло куда бы то нибыло превысило 5-10 минут.

Мы были приятно удивлены, когда в 9.05 перед нами остановился джип Bolivian Journey. Водитель, с неожиданной для его комплекции легкостью, взлетел на крышу джипа и принял у нас рюкзаки. Первая половина дороги была ничем не примечательна, но, по мере приближения к горе, пейзажи становились интереснее, и мы периодически просили водителя приостановиться и дать нам возможность сделать пару кадров.

Гора наша видна была с любого участка дороги, возвышаясь белой пирамидой над бурой, почти оранжевой равниной, сплошь поросшей вечно сухой травой. В какой-то момент мы увидели огромное стадо свободно пасущихся лам. Они спокойно бродили на фоне припорошенного снегом далекого хребта, и это было фантастически живописное зрелище. Но мы успели так достать нашего водителя своими остановками, что не рискнули сделать это снова, тем более, что в этом случае нам пришлось бы затратить немало времени подкрадываясь к пугливым мозоленогим. Другим замечательным зрелищем было широкое озеро странного фиолетового цвета, переходящего у берегов в бордовый. Узкий фиолетовый поток впадал в это озеро, и почва в его устье была окрашена в оранжевые и горчичные тона, с большими ярко-белыми пятнами. Вскоре дорога потянулась вверх на неярко выраженный перевал, и там, наверху, мы остановились у будки полицейского блок-поста. Мы записали на листике номера своих паспортов, причем Леша и Шурик, недальновидно упаковавшие свои паспорта в рюкзаки, написали выдуманные номера, что я никому не советовал бы делать. У южноамериканской полиции не слишком хорошая слава, а выдуманный номер паспорта не понравился бы даже и сдобному скандинавскому полицейскому, который в Латинской Америке мог бы работать только нянькой в детском саду. Как бы то нибыло, спутниковая связь еще не добралась в эти края, проверить истинность номеров было невозможно, и вскоре мы продолжили свой путь. А он, путь, уже подходил к концу.

За перевалом лежало озеро неправдоподобного матово-зеленого цвета. Дорога спускалась к его правому берегу, на котором можно было различить два невысоких строения - приют Уайна Потоси. Сама Уайна Потоси огромным белым массивом вздымалась над левым берегом. С противоположной стороны озеро было заперто длинной бетонной дамбой. Итак, мы прибыли к озеру Лагуна Зонго, на берегу которого, рядом с приютом, находится Базовый Лагерь. Собственно палаток там почти нет, поскольку большинство предпочитает останавливаться в приюте. Другие же, как сделали это и мы, предпочитают не задерживаться в этом месте, а продолжать подъем прямиком в верхний лагерь. Дорога заняла всего 2 часа, чувствуем мы себя отлично, несмотря на приличную высоту (4500м), и нет никаких причин терять здесь целый день.

Мы поели и тронулись в путь. Тропа пересекает озеро прямо по дамбе, затем выходит к какому-то акведуку, явно не античного вида, тут же пересекает его и далее поднимается по каменистому склону, поросшему жухлой травой, в сторону отчетливого моренного вала. Полтора года прошло с моей последней поездки в горы, и я наслаждался, вновь окунувшись в атмосферу горного похода. Приятно было снова идти вверх, чувствовать тяжесть рюкзака на потной спине и, отдышавшись на привале, оглядывать белоснежные склоны горы, отыскивая на них свой будущий маршрут к вершине. Погода, о которой мы суеверно условились не говорить, была бесподобна - синее бескрайнее небо без единого облачка и легкая приятная прохлада. Мы подошли к нижнему краю моренного вала и поднялись на него. Тропа, четкая, как колея проселочной дороги, тянулась далеко вверх вдоль всего гребня морены. Наслаждения поубавилось. На гребне дул резкий холодный ветер, бросавший в лицо пыль, поднятую впередиидущими. Дойдя до верхнего края морены, мы спустились с нее вправо в глубокую каменистую ложбину, где царило затишье.

Мы расположились на привал вместе с еще одной группой, ведомой местным гидом. Было ясно, что из ложбины нам предстоит длинный тяжелый подьем по сыпухе на правый склон, но там, выше, тропа не была четко видна, и мы отдыхали до тех пор, пока наши соседи не вышли на маршрут и, тем самым, показали нам дорогу. Подъем и вправду был тяжелым, да и высота под 5000 метров уже давала себя знать. В конце подьема тропа вывела нас на широкую снежную полку под скалами, которая траверсировала пологий склон. По всем признакам мы были уже недалеко от лагеря. Мы медленно шли по размякшему за день снегу и часто останавливались передохнуть. Тропа прижалась к скалам, стала уже и резко пошла вверх. Еще одно усилие, и мы оказались на коротком заснеженном плече того самого гребня, вдоль которого все это время поднимались.

На плече, в широком снежном " корыте " хорошо укрытом от ветра, стояли несколько палаток. Я глянул на часы - три часа дня. Солнце низко висело прямо над северной вершиной Потоси, и четко просматривалась широченная тропа ведущая в сторону Кампаменто Аргентино. Метрах в ста дальше (и выше) по тропе виднелась еще одна группа палаток. Мы поздравили Лешу с первым в его жизни пересечением пятитысячной отметки и занялись обустройством лагеря. Под тонким слоем снега оказался чистый лед, и пару растяжек нашей палатки пришлось поставить на ледобуры, которых у нас было более чем достаточно. Затем мы с Лешей занялись разжиганием примусов. Попытка следовала за попыткой, но дьявольские аппараты неизменно фыркали и гасли, после нескольких секунд горения. Учитывая, что это происходило с обоими примусами, которые дома, в Израиле, исправно работали, естественно было подумать, что во всем виноват этот дурацкий розовый бензин. В животе у меня похолодело от ужаса. Если нам не удастся разжечь примуса, вся наша затея пойдет прахом, и мы должны будем тут же спуститься вниз. Я уже давно потерял счет своим попыткам, и вокруг меня выросла изрядная горка горелых спичек, когда наконец я нащупал те почти неуловимые регулировки подачи бензина, которые позволяли примусу не гаснуть в течении одной-двух минут. После этого, очевидно окончательно прогревшись, примус заработал ровно и мощно, а я сидел и тупо смотрел на него, не веря своему счастью. Решив, что панацея найдена, я самодовольно отстранил Лешу от его агрегата и занялся им собственноручно. Увы! Ни в тот раз, ни в другой, ни я и ни Леша, так и не смогли его оживить. В конце концов, мы смирились с этим фактом и прошли обе горы на одном примусе. В итоге, я так приспособился к его капризам, что почти всегда разжигал его с первого раза.

На ужин мы все набились в одну палатку и обсудили свои планы на завтрашний день. Мы все, кроме, по-моему, Тани, ощущали горняшку. Голова просто раскалывалась, и было очевидно, что мы не сможем этой же ночью начать восхождение на вершину, находящуюся в 1000 метрах над нами. Мы решили задержаться на день в этом лагере, а чтобы день этот пропал не зря, как выражается один мой приятель, решено было произвести разведку той части маршрута, которую на восхождении придется проходить в темноте.

Разведка

"Из всех видов исскуства наиважнейшее
для нас - исскуство разведки!.."
"Перевирая классиков ". Том 3. Стр. 345

На следующее утро мы никуда не торопились. Позавтракали овсяной кашкой, попили чая и пошли на разведку. Первой нашей задачей было дойти до бергшрунда под юго-восточным гребнем, или хотя бы до места, с которого можно осмотреть ту часть маршрута, которая поднимается от бергшрунда на гребень, и где нас могли ожидать первые технические трудности. Второй задачей было определить время, которое нам потребуется, чтобы подойти под бергшрунд, поскольку оптимально было бы прийти к нему с рассветом. От нашего лагеря тропа шла прямо вверх, в направлении южной вершины, и вскоре мы прошли мимо двух групп палаток, метров на 50 и на 100-150 выше нашей. На мой взгляд, наше место было гораздо надежнее защищено от ветра. Чуть выше последних палаток тропа плавно повернула вправо, и на протяжении нескольких сот метров траверсировала склон параллельно Восточной Стене. Кое-где ледник был разорван трещинами, но таких мест было мало, и тропа их не пересекала. В конце этого длинного траверса виднелось понижение в леднике, образующее проход влево на обширное ледовое плато лежащее у подножия Восточной Стены.

Через два часа после выхода из лагеря мы вышли на это плато. Посреди холмистого снежно-ледового поля ярко желтела большая группа палаток - верхний лагерь, или Кампаменто Аргентино, как его здесь называют. Над лагерем безраздельно царила гиганская белоснежная восточная стена Уайна Потоси, охватывающая ледниковое плато двумя плавно ниспадающими с вершины гребнями - юго-западным и юго-восточным. У подножия стены, словно остановленные на бегу волны цунами, громоздились исполинские ледовые завалы. Крутой юго-восточный гребень тянулся вправо на сколько хватало глаз, плавно понижаясь. У его основания, на всем протяжении, виднелась широкая подгорная трещина.

К сожалению, то место гребня, куда вела наша тропа, было укрыто за выступами рельефа, и, перекусив и отдохнув, мы решили продолжить подъем до более удобного наблюдательного пункта. От лагеря тропа сперва шла в направлении вершины, а затем стала все сильнее забирать вправо, в сторону гребня. Голову стянуло обручем, и одышка заставляла нас приостанавливаться все чаще. Еще час подъема от Кампаменто Аргентино, и, наконец, перед нами открылся вид на ту часть гребня, по которой проходил наш маршрут. Отчетливая, натоптанная в снегу тропа вела к бергшрунду, пересекала его по широкому снежному мосту, и круто взлетала прямо вверх по снежной стенке. Выглядело это все совсем не угрожающе, и мы, успокоенные, решили, что пора возвращаться. Судя по расчетам, и по Лениному высотомеру, мы достигли высоты 5650м, и чувствовали себя вполне соответствующим образом. Плохо, то есть. Наблюдательный читатель вполне резонно может спросить: "А если у Лени есть высотомер, то о каких таких расчетах может идти речь?". Но дело все в том, что высотомер у Лени был не простой, а особенный - экспоненциальный. То есть в паспорте его, конечно, ничего такого не значится. О его замечательных особенностях фирма-производитель скромно умалчивает. Он подается доверчивому покупателю, как простой и надежный прибор, на который можно положиться вплоть до такой невообразимой израильскому жителю высоты, как 6000 метров. И действительно, в Тель-Авиве прибор показывал высоту с фантастической точностью - ровно 0 метров над уровнем моря. Зато высоту 4000м он занижал на 150 метров, высоту 5000м - на 200м, высоту 5600 на 300 метров. Таким образом, 6000 метров были для него своего рода недостижимым идеалом, жизненным ориентиром, к которому он стремился, но которого никогда не достигал, сколько ты с ним в гору ни лезь. Если подумать, то этим замечательным прибором можно было бы пользоваться на любых высотах. Даже на Эвересте! Знать бы только кривую его отставания от реальных высот. А чтобы построить такую кривую, нужно иметь с собой еще один высотомер, с более тривиальными характеристиками и с ними обоими залезть на этот самый Эверест...

Ну так вот, мы решили спускаться, и весь спуск до самых наших палаток занял у нас не больше 40 минут. Остаток дня мы провели за топкой снега на нашем единственном примусе. Вообще же, он у нас бывал выключен лишь в двух случаях - когда мы все спали, либо, когда мы все уходили на гору. Все остальное время он работал "нон стоп". В разгар наших копошений, стали подтягиваться снизу новые группы, почти все с гидами. Была одна только маленькая и независимая, как и мы, французская группа, которая забралась на снежную площадку прямо над нами и стала там обустраиваться, засыпая нас комками снега и льда, летевшими из-под их ледорубов. Когда неудобства причиняемые нам становились абсолютно очевидными, они приостанавливались, обезоруживали нас вежливыми извинениями и продолжали, как ни в чем не бывало. Я сидел прямо под ними, закрывая примус своим телом. Ни дать, ни взять - наседка на яйцах. Закончив свои безобразия и водрузив над палаткой французский флаг, они поинтересовались, откуда мы родом. Сообщение о том, что мы из Израиля было встречено с вымученным энтузиазмом. Развевающийся на ветру французский флаг пробудил в нас хорошо скрываемый на родине израильский патриотизм. Шурик немедленно извлек наш бело-голубой стяг, который размерами мог поспорить с боевым полковым знаменем времен Великой Отечественной и деловито приладил его над нашей палаткой. Мол, знай наших!

Вскоре после этого, пришла новая группа с боливийским гидом и расположилась под нами. Пока гид с портерами суетились по хозяйству, готовя клиентам еду и ночлег, сами клиенты как сомнамбулы бродили по лагерю, в поисках мест, подходящих для больших и малых дел. Непростая, кстати, задача, должен вам заметить. По некоторым неуловимым признакам, в одном из молодых парней мы опознали своего соотечественника. Мы по очереди окликали его на иврите, когда он с лицом лунатика проходил мимо нас, но набранная за день высота и "экстремальность" условий, в которых он оказался, погрузили его в такую глубокую прострацию, что даже звуки родной речи, не могли извлечь его из нее. Когда мы оставили последние попытки навести вербальный мост через пропасть, отделявшую его от нас, взгляд его уперся в гордо реющую над нашей палаткой шестиконечную звезду и проблеск узнавания слегка оживил его лицо: "Есть кто-нибудь из Израиля?" - спросил он тоном, каким спрашивают есть ли кто-нибудь в туалете, когда абсолютно неожиданно дверь оказывается заперта изнутри. Услышав положительный ответ, он успокоенно кивнул головой и вновь погрузился в то сумеречное состояние, в котором до этого пребывал. Чуть позже мы обнаружили среди членов его группы еще одного молодого израильтянина, который выглядел куда жизнеспособнее своего товарища. Так мы и провели оставшуюся часть дня - копошась по хозяйству и наблюдая за подвалившим к нам интернациональным альпинистским сообществом. Закат солнца был, как обычно, изумителен...

Для экономии времени перед ночным выходом, мы накипятили воду с вечера и наполнили ею термоса и фляги. Таким образом, нам (конкретно - мне) не надо было вставать на час раньше и топить снег на завтрак. Подъем был назначен на 1.20 ночи, а выход - на 3.00, поэтому неудивительно, что спать мы отправились очень рано.

Наш первый шеститысячник!

"Она и коня остановит,
И в избу, коль надо, войдет,
И суп на снегу приготовит,
И в мужнину миску нальет..."
Моей жене посвящается.

В час ночи я проснулся безо всякого будильника. Снаружи были слышны приглушенные голоса, гудение газовых горелок и бряцание металлического снаряжения. Народ собирался идти на вершину. Я лежал, высунув нос из спальника в морозный ночной воздух, и обдумывал наступающий день. В голове была полная ясность, я чувствовал себя сильным и отдохнувшим. В 1.20 прозвенел будильник, и я с готовностью вылез из спальника. Морщась от холода я нащупал налобный фонарик в заиндевелом углу палатки, нашарил в тамбуре "мыльницы" (внешние пластиковые ботинки) и вылез... нет, не на свет божий. Какой уж тут свет, в час ночи!..

В лагере было оживленно, как днем, с той только разницей, что все разговаривали вполголоса. В палатке Шурика и Леши отчетливо слышалось шевеление, и вскоре из нее высунулась Шурикина голова. Он был собран и деловит, как никогда. Рюкзаки у нас были собраны с вечера, чай заготовлен, так что мы без лишних проволочек сжевали задубевшие на морозе бутерброды с сыром, попили теплого чаю, нацепили кошки и вышли на маршрут. Ровно в 3 часа ночи! Факт, который вверг меня, закоренелого педанта, в полное умиление. Несмотря на столь ранний выход, мы оказались последними, кто покинул лагерь.

Горы были залиты тощим молоком лунного света. Мы легко набирали высоту. Шли, освещая себе дорогу налобными фонариками, и зимняя морозная тишина нарушалась только скрипом смерзшегося снега под кошками. Без приключений мы добрались до Кампаменто Аргентино в котором царила мертвая тишина - все, кто собирался сегодня на вершину, давно уже ушли. Мы набрали 400 метров, да к тому же приближались предрассветные, самые холодные часы, и на усах у меня выросли сосульки. У Шурика стали замерзать руки, и он периодически останавливался и шлепал себя по бедрам, восстанавливая кровообращение. Как то раз, он упустил момент и никак не мог вернуть пальцам чувствительность. Мы столпились вокруг него, он снял перчатки, и мы по очереди растирали ему ладони до тех пор, пока пальцы его не ожили, и чувствительность не вернулась к ним. В это самое время небо начало розоветь.

Разгорался один из самых величественных рассветов, какие я когда-либо видел. По мере приближения к юго-восточному гребню, ледник становился круче, но смерзшийся фирн прекрасно держал, и мы не стали связываться. Около шести часов утра мы вышли к бергшрунду. Вдоль всего горизонта тянулась яркая пурпурная полоса, придавая миру под нами космическую гладкую выпуклость. На сумеречные снежные пространства медленно наступали языки холодного розового пламени, и подожженные ими исполинские скальные утесы запылали тягучим, багровым огнем. Мы долго не могли оторвать глаз от этой картины. Наконец, отдышавшись и насмотревшись, мы обвязались, пожевали сухофруктов и приступили к делу.

В том месте, где мы стояли, бергшрунд был почти полностью засыпан снегом и льдом. Справа от нас, прямо над бергшрундом, была прорыта в глубоком снегу крутая "траншея", ведущая вверх на гребень. Крутизна склона была 45-50 градусов, ниже бергшрунда было куда лететь, и мы организовали страховку через ледоруб. Шурик отрапортовал: "Страховка готова!" - и я аккуратно занырнул в снежную "траншею". И тут же вынырнул обратно. Навстречу нам спускался человек, и, по всем правилам, мне никак нельзя было лезть ему навстречу. Упади он мне на голову своими кошками, и двенадцать дырок в темени мне обеспечены. И мы стали ждать. И ждали, и ждали, а он все не спускался, и не спускался, а только тяжело ворочался где-то там, над нами, роняя вниз комки снега. Прошло полчаса. Ребята посинели от холода, меня же согревала сила целенаправленной ненависти. Я чувствовал себя космонавтом, чей старт на орбиту задерживается лишь потому, что какой-то идиот техник заснул прямо в реактивной дюзе ракеты. "Шурик, ты готов?" - спросил я. "Готов" - покорно кивнул Шурик, пританцовывая от холода и стараясь при этом не наступать кошками на беспорядочно разбросанные на снегу кольца страховочной веревки. "Тогда я пойду и убью этого козла!" - сказал я, заякорил ледоруб повыше над головой и полез вверх, чувствуя, как с каждым движением ко мне возвращается живительное тепло. Мы с "козлом" мирно разминулись, и я так и не понял какого свойства трудности он там сосредоточенно преодолевал. От него наверх тянулась связочная веревка, что обещало нам, как минимум, еще одного скорохода.

По мере продвижения вверх, снежный покров тончал, и верхняя половина стенки уже представляла собой 50 градусный голый фирновый склон. Я выбрался наверх, отдышался, забил в снег ледоруб и закрепил на нем веревку. Тут, наверху, я был не один. Напарник того несчастного, который в течении почти целого часа спускался сорок метров веревки, демонстрировал такие нетривиальные приемы страховки, каких я в жизни не видел и, надеюсь, больше не увижу. Он добросоветно вбил в снег снежный якорь, накинул на него петлю, вщелкнул ее в карабин и в тот же карабин вщелкнул связочную веревку. Расположился он так, что якорь оказался между ним и напарником, и, вместо того, чтобы нагрузка приходилась на якорь, он сам голыми руками держал весь вес своего партнера. С таким же точно успехом он мог бы обойтись и без якоря, и без карабина! Это был немолодой, коренастый, крепкий боливиец, скорее всего - портер. Ему было очень тяжело, веревка резала ему его мозолистые лапы, лицо побелело от напряжения, но он мужественно не давал своему другу спускаться. "Он стонал, но держал..." как говорится. Однако и напарник его был крепким орешком и, несмотря на такую бескомпромиссную страховку, все же сумел добраться до бергшрунда. Его победный хрип достиг наших ушей, и боливиец сразу обмяк и пробормотал что-то по своему, по-индейски. Увидев, что я к этому времени навесил веревку, он знаками попросил разрешения спуститься, и я с радостью согласился. Он довольно ловко сбежал вниз, придерживаясь за веревку руками и, наконец-то, дорога была свободна. Один за другим ребята прожумарили эти несчастные 40 метров, и вскоре мы все собрались наверху. Вся эта затея отняла у нас порядка трех часов, если считать от того момента, когда мы поднялись к бергшрунду!

Было около девяти часов утра, и мы находились на высоте порядка 5800 метров. Мы разбились на две связки - мы с Шуриком шли впереди, а Леня, Таня и Леша двигались за нами. До этого момента мы чувствовали себя вполне бодро, но теперь высота дала о себе знать, и мы медленно ползли вверх по обширному снежно-ледовому плато, ведущему под Северную Вершину. Издали предвершинная стенка не выглядела крутой, и у ее подножия можно было различить крохотные черные точки - самые шустрые группы уже заканчивали спуск. Когда мы приблизились к скоплению больших голубоватых сераков, с нами поровнялась группа, возвращающаяся с восхождения под предводительством своего смуглолицего гида. Мы узнали своих вчерашних соседей-израильтян. Они были возбуждены успехом и охотно делились с нами впечатлениями. Затем, они ушли вниз, а мы обсудили дальнейший план восхождения. Судя по всему, все группы с гидами уходили перед стенкой далеко вправо и там по пологому склону поднимались на длинный и острый гребень, ведущий к вершине. Спускались они все по стенке. Мы, однако, гребень видеть не могли, и, соответственно, не могли оценить трудности, ожидающие нас на нем. Стенка же была вся перед нами, и мы были уверены, что можем по ней подняться. К тому же, и это был не последний по важности аргумент, путь через стенку был не менее чем вдвое короче гребневого маршрута. В итоге, решено было идти "в лоб".

Когда мы подошли под стенку (а это был выматывающий, хоть и не слишком крутой подъем), последняя из групп уже заканчивала спуск с нее, и на часах было 11.30. Мы начали подниматься по фирновому склону, который становился все круче. Когда уклон достиг 45 градусов, нам стало неуютно, и мы попытались продолжить подъем в три такта, но - не тут-то было. Под пятисантиметровым слоем плотного снега залегал зернистый фирновый лед, и загнать в него древко ледоруба было невозможно. Мы поднялись еще немного, чувствуя себя все менее уверенно. Внизу, далеко под нами, виднелись открытые трещины, лететь в которые не хотелось. Надо было что-то решать, и, учитывая относительную неопытность нашей группы, я выбрал самый надежный, хотя и самый медлительный способ передвижения - перила. Лопаткой ледоруба счистил верхний слой снега и ввернул ледобур. Попробовал выдернуть его рукой - он покорно выдернулся. Пористый, зернистый лед ледоруб не принимал, а ледобуры не держал. С третьей попытки я нашел подходящее место, в котором ледобур держался, как положено, закрутил еще один и сблокировал их. Затем, страхуемый Шуриком, я полез вверх на всю длину веревки. Я спешил, поскольку, скорость моего продвижения теперь определяла скорость продвижения всей группы, но быстро лезть не получалось. Высота - под 6000 метров. Выбрав всю веревку, я остановился. Дыхание - как у гончей после забега. Легкие разрываются. "Еще один такой дурной рывок..." - крутятся в голове слова из песни. Закрепляю перила, и ко мне на жумаре поднимается Шурик, который приносит с собой вторую веревку. Он закручивает ледобуры и готовится меня страховать. "Первый раз я кручу ледобуры!" - обрадованно говорит Шурик. "Я тоже.." - отвечаю я, имея ввиду ободрить его этим сомнительным заявлением. Спохватываюсь и добавляю: "Первый раз - на маршруте...", как будто их можно крутить не на маршруте, а дома в холодильнике! Шурик одобрительным кивком головы дает понять, что принимает мои разьяснения. Он собран, деловит, четко выполняет все, что от него требуется по ходу дела, и я тихо радуюсь, что у меня такой удачный напарник. Пока группа жумарит веревку, я ухожу вверх, навесить следующий участок. Так мы проходим четыре веревки. Произнести эту фразу занимает одну секунду, но в ней уместились три долгих, выматывающих часа подьема.

Четвертая веревка лишь метров 30 не дотягивала до вершинного гребня, а склон в этом месте был особенно крут, и я отклонился вправо к скалам и там закрепил веревку на скальном выступе. Ко мне поднялся Шурик, отцепился от веревки и по крутому, градусов 55 склону полез на седловину, которая виднелась совсем близко над нами. Снизу ко мне уже шла по перилам Таня. Еще раньше, чем она поравнялась со мной, мы услышали победный клич Шурика. Он стоял на вершине. Вслед за Таней, пришел ко мне и отправился дальше наверх Леня. К моменту, когда последний из нас, Леша, прошел пол-веревки, я теряю остатки терпения. Прохрипев ему (голоса у меня к этому моменту уже не осталось), чтобы он, когда поднимется, снял перила, я лезу наверх. Задыхаясь, подхожу к седловине. Склон выполаживается. Таня окликает меня сверху и щелкает фотокамерой. Еще несколько шагов, и я на седловине. С обеих сторон гребня крутые снежные стены уходят далеко вниз, к покрытым трещинами ледовым полям. В дымчатом послеполуденном воздухе простираются вдаль до горизонта бурые валы горных хребтов. Их белые вершины - словно гребни волн в клочьях пены. Справа от меня над седловиной слегка возвышается вторичная вершина, за которой виднеются изгибы острого скалистого гребня, увенчанного многочисленными снежными карнизами. Отмечаю про себя, что гребневой вариант и отсюда не выглядит привлекательнее стенного. Затем я поворачиваю влево и поднимаюсь на острую, хорошо выраженную вершину, на которой ребята уже водрузили наше "боевое знамя".

Все - вершина. На часах - три часа дня. От усталости и от сознания, что это, в общем-то, не такое уж серьезное восхождение заняло у нас такую прорву времени и сил, чувствую какую-то опустошенность. На седловину выходит Леша и ложится в снег. Отдышавшись, он присоединяется к нам. Мы поздравляем друг друга с первым шеститысячником. Как бы там ни было - мы это сделали! Мы активно фотографируемся со всех возможных позиций и, спустя полчаса, начинаем спускаться. Я нахожу чуть ниже седловины глубокий плотный снег, вгоняю ледоруб "по самые уши", закрепляю на нем веревку, а сам становлюсь на него сверху. Предлагаю ребятам при спуске не слишком нагружать веревку, а использовать ее больше для равновесия. Таня смеется: "У нас сегодня весь день так - тут не нагружайте, там не опирайтесь, ледобуры руками не трогайте, чтобы не выпали...". Мы бросаем три веревки подряд, а дальше, там где склон начинает выполаживаться, а размякший за день снег позволяет нам чувствовать себя уверенно, спускаемся все одновременно. К обрыву над бергшрундом подходим, когда солнце уже висит над самым горизонтом, и вновь становится холодно.

Внизу, там где должно быть зажигает огни вечерний Ла Пас, клубится бескрайнее море облаков. Мир окрасился в нежнейшие голубые и кремовые тона. Таня стоит на ледорубе, от которого вниз по склону тянется веревка. Один за другим ребята исчезают за кромкой обрыва. Я сменяю Таню, она пристегивается к веревке и уходит вслед за ними. Проходят минуты, в течение которых я стараюсь сконцентрироваться перед последним препятствием на пути вниз, к лагерю. Наконец, мне кричат, что страховка готова, и я начинаю осторожно спускаться. Внизу Шурик страхует меня от бергшрунда. Усталось моя такова, что концентрация внимания требует прямо-таки физических усилий. Последние несколько метров стенки превратились за день в чистый натечный лед, застывший в форме наклонных ступеней. Осторожно делаю последний шаг и сажусь в снег - невероятное наслаждение!..

Сейчас бы нам побежать вниз, но быстро темнеет, да и сил бежать ни у кого уже нет. Таня и Леша идут быстрее, и вскоре мы теряем их из виду. В сумерках подходим к Кампаменто Аргентино, где Таня с Лешей ждут нас, изрядно встревоженные нашим долгим отсутствием. Последний участок спускаемся уже при свете налобных фонариков. Я иду на полном автопилоте, периодически закрывая глаза. Тропа тут - как широкая проселочная дорога, и можно немного расслабиться.

Ну вот мы и дома. Извлекаю из тамбура палатки примус. Одна попытка, вторая, третья, наконец примус начинает работать. Пока я возился с примусом, ребята поснимали с себя обвязки, переоделись, набрали в котелок снега, а Шурик выделил продукты на ужин. Таня осталась присматривать за топкой снега. Я поражаюсь ее неутомимости. Заползаю в палатку и начинаю переодеваться. И тут мой запас энергии кончился. Не закончив переодеваться, я натянул на себя пуховку и откинулся на спальник. Мой организм сказал - все, баста!.. И состоялся у меня с ним следующий разговор. "Слышишь, скотина!" - сказал я своему организму - "сейчас ты встанешь и пойдешь наружу, к ребятам!". "Хорошо" - покорно ответил организм - "я пойду. Но дай мне хоть какую-то серьезную причину. Там и так уже сидят целых три организма - кипятят один котелок воды, почему же еще и я должен страдать?!" "А потому, что ты - организм руководителя, и должен показывать пример выносливости и силы духа..." - сказал я неуверенно. "Ну и что, что руководителя?" - возразил организм - "если руководителя, так не человеческий, что ли?! Будешь надо мной издеваться, я вообще сдохну". "Ну ничего, скотина, я с тобой завтра поговорю..." - устало пробормотал я, но организм ничего не ответил. Организм уже спал. Затем, не знаю в котором часу это произошло, но Таня растолкала нас с Леней. Я в полусне съел свою порцию и буквально всосал в себя кружку чая. "Таня" - сказал я, не очень четко сображая, что к чему - "сейчас я к вам выйду...". "Да куда ж ты собрался?! Спи себе спокойно" - с усталой рассудительностью возразила моя жена. О, эти женщины! Откуда в них столько силы...

И снова - Ла Пас

Я очнулся в 6 утра и сразу почувствовал, что состояние мое - хуже некуда. Закрываешь глаза - в мозгу белые звездочки вспыхивают, а открываешь - и весь белый свет выглядит, как распавшийся на кусочки пазл. Я уже в этом состоянии бывал, и означает оно у меня - крайнее обезвоживание. Нам бы вчера после такого дня на такой высоте литра по 2 выдуть, а мы только по одной кружке чая выпили и спать завалились. А что поделаешь, когда на пятерых - одна горелка! Рядом Таня заворочалась. "Таня, пить хочешь?" - спрашиваю я. "Не то слово" - отвечает жена - "я пол-ночи конденсат с палатки слизывала". Понятно. Надо действовать. Одеваюсь, вылезаю из палатки и раскочегариваю примус. Через полчаса первая кружка драгоценной влаги готова и я пою жену. Следующую кружку выпиваю сам и затем, в течении часа топлю кружку за кружкой, бужу ребят и пою их чуть теплой водой. Они выдувают воду одним глотком и спят дальше.К концу второго часа чувствую, что полегчало - звездочки улетучились, а кусочки пазла вновь сложились в целостную картину. Вскоре все встали, мы неспеша позавтракали и собрали лагерь.

Изначально мы собирались спуститься вниз к 11 часам, то есть к тому времени, когда к Лагуна Зонго подъезжают новые группы, и, следовательно, не должно быть никаких проблем поймать пустой джип. Однако, вскоре стало ясно, что к этому сроку мы никак не успеваем. Мы растянулись на спуске на пол горы. Впереди бежали мы с Таней, стараясь спуститься как можно раньше и "застолбить" джип. За нами, но еще в пределах видимости, шел Леня, и где-то вдали, за горизонтом, прихрамывал на больную ногу Шурик, сопровождаемый Лешей. В конце спуска мы с Таней вышли к развилке тропы. Одна ее ветвь траверсировала вправо с небольшим подъемом, а вторая, менее нахоженная, круто сбегала вниз, к виднеющейся бетонной нитке акведука. Поколебавшись, мы пошли по пути наименьшего сопротивления, то есть к акведуку. Очень скоро, однако, от тропы ничего не осталось, и единственный путь, который оказался открыт перед нами, это влезть на бетонную эстакаду и идти прямо по ней. Мы так и сделали, и вскоре земля с обеих сторон акведука оказалась далеко внизу и метров 100 мы топали по полосе бетона шириной в две ладони. Такой вот гребневый маршрут. Наконец мы вышли к дамбе, перешли по ней к зданию приюта и с облегчением обнаружили там два джипа, один из которых - тот самый, на котором мы сюда приехали.

Мы были отнюдь не единственными клиентами, но после продолжительных переговоров, прикидок, почесываний в затылке и озабоченных покачиваний головой, нас приютили в одном из джипов за 90 баксов. Дорога сюда нам стоила меньше, но - иди поторгуйся... Пришли ребята, мы попили водички, подождали пока подтянутся остальные пассажиры и погрузились в джип. У нас подобралась классная компания - пара приятных итальянцев, девушка-француженка, парень-израильтянин и мы, беспородные. Добавьте сюда испаноговорящего водителя, и - Ноев ковчег готов к отплытию. Мы разговаривали между собой по-русски, с израильтянином - на иврите, с итальянцами - по-английски, с водителем - знаками, а француженке мы только улыбались. Зато наш соотечественник оказался сущим полиглотом и свободно шпарил и по-английски, и по-испански, а окончательно ошеломил он нас, когда уселся рядом с француженкой и завел с ней непринужденную беседу на чистом французском. С этого момента, ни с нами, ни с итальянцами он больше не общался, и его вполне можно понять. Итальянцы, муж и жена, выглядели крутыми. До этого они несколько дней делали восхождения в районе Кондорири, а через два дня, то есть в точности как мы, они собирались идти на Ильимани. Они поразили нас сообщением, что сделали вершину Потоси за 8 часов. Мы, пристыженные, признались, что то же мероприятие отняло у нас вдвое больше времени, на что они спокойно заметили, что жили бы мы в Альпах и ходили бы в горы каждый уикэнд, как они, мы бы бегали маршруты не хуже их. На это мне припомнился старый анекдот про "если бы" и про бабушку с дедушкой...

Джип выгрузил нас в Ла Пасе напротив агентства, и мы попрощались с итальянцами, выразив взаимную надежду встретиться вновь на Ильимани. Это было шумное время, когда улицы полны народа, и очень быстро мы с Таней обнаружили, что своими огромными ботинками канареечного цвета производим небывалый фурор на улицах боливийской столицы. На нас оборачивались, над нами потешались, родители обращали на нас внимание своих детей. Я громыхал по тротуару, как статуя командора.

В гостинице нас ожидал неприятный сюрприз - наши вещи (чистые!!!) были заперты на ключ, ключ - в сумочке, сумочка - у доньи (донья это, как дон, но только женщина), а донья эта слоняется неизвестно где, и нету Иван-царевича, который мог бы ее для нас подстрелить. Спустя примерно час, донья все же появилась, и мы дружно ринулись в душ, предвкушая наслаждение, ради которого (даже ради него одного!) стоило лазить по горам. Вскоре, распаренные и розовые, как молочные поросята, но выгодно отличающиеся от них в плане чистоты, мы отправились ужинать, поскольку еда - второе по значимости из тех наслаждений, которым предается человек, спустившийся с гор. Третье из них - сон в мягкой постели. Секс вообще не включен в этот список, как занятие по энергозатратам сопоставимое с самим горовосхождением.

Ужинали мы в ресторане под названием "Ильимани", что показалось нам символичным и соответствующим моменту. В ресторане совсем не было туристов, группа боливийцев справляла какое-то свое торжество, а на стене, в стиле, который я бы назвал боливийским примитивизмом, была изображена большая снежная гора, у подножия которой цвели сады и ходили прямые, словно проглотившие аршин, смуглолицые крестьяне. Нас неожиданно вкусно накормили в этом заведении. Все было прекрасно в тот вечер, кроме одного - прогноза погоды, который ребята извлекли из компьютера в интернет-кафе. На день нашего прибытия в базовый лагерь Ильимани у синоптиков были запланированы дожди с грозами, а на последующие два дня - сплошные проливные дожди. Единственное, что утешало нас, это тот факт, что до сих пор боливийские метеорологи проявили себя, как жалкие перестраховщики. Проливные дожди на поверку оказывались несколькими каплями с неба, моросящие дожди - переменной облачностью, а переменная облачность - таким небом, какое бывает в пустыне Каракумы в середине лета. Перед сном мы попробовали обьяснится с нашим швейцаром (я называю его так просто для удобства, а вовсе не потому, что простил ему украденную колбасу). Мы знали, что завтра у боливийцев большой праздник - День Независимости, и попытались выяснить, когда и где будет проходить основной парад. К сожалению, наш молодой друг так и не смог опустить свой испанский до уровня доступного нашему пониманию. Единственное, что нам удалось уловить, это то, что завтра состоится большой "параде милитаре". Но об этом мы как-то и сами догадались.

День Независимости

"Не лапай лампасы ла-пасские! "
Ла-пасская военная скороговорка.

Атмосфера военно-патриотического праздника царила на Ла-Пасских улицах с самого утра. Все учреждения, магазины и большинство мелких лавок были закрыты. Праздный народ шатался по улицам, в предвкушении предстоящего зрелища, и даже с лиц пожилых боливиек исчезло выражение усталого безразличия, нажитого годами тяжкого труда и беспросветного быта. Вдоль улицы Ильимани, от ее пересечения с Янакочей, на которой мы проживали, и до кафедрального собора, что на площади Мурильо, через равные промежутки стояли военные полицейские в черных кожаных куртках. Эпицентром этого всенародного копошения несомненно была площадь Мурильо, где перед кафедралом и президентским дворцом, прозванным нами дворцом трех толстяков за вывешенные на нем портреты трех орденоносных национальных героев, собралась изрядная толпа зрителей. Там же была приготовлена правительственная ложа, заботливо прикрытая от солнца матерчатым тентом цветов боливийского флага.

Для нас же этот день начался с хлопот совсем не праздничного характера. У нас была проблема. Перед отъездом на Уайна Потоси мы сдали на хранение в Bolivian Journey предназначенный для Ильимани бензин. Наш друг Марко охотно принял его, никак не предупредив нас, что на время праздников его контора будет закрыта, и вот теперь мы бегаем от одного телефонного автомата к другому, пытаясь выловить Марко (к счастью у нас есть номер его мобильника) и отобрать у него свой бензин. Кстати не только он, но и вообще большинство агенств оказались закрыты, а ведь нам необходимо было снять джип, который подвезет нас к Ильимани. Однако, удача решительно была с нами, компенсируя нам недостаток предусмотрительности - агенство Андино работало, несмотря на всенародные гуляния, и мы заказали там джип за вполне умеренную цену в 100$. Кроме того, нам удалось дозвониться до Марко, который пообещал нам, что в утро нашего отъезда на Ильимани нам вернут наше горючее (оба агенства, и Боливиан Джорней, и Андино, находятся на Сагарнаге почти друг напротив друга).

Теперь со спокойной душой мы могли наслаждаться готовящимся красочным зрелищем. Мы протолкались поближе к оцепленному полицией коридору, по которому будут маршировать колонны демонстрантов. Меж зрителями деловито сновали торговки, предлагая народу подкрепиться в преддверии зрелища, обещающего быть не коротким. Продавец сладостей разносил алые засахаренные яблоки на большом круглом подносе. Я сдул пылинки с обьектива фотоаппарата и принялся за работу.

Парад однако не начался в 12, как было обещано народу, и даже час спустя ложа правительства была пуста самым бесстыжим образом. В народе началось опасное брожение - раздавались выкрики и свист, полицейские тревожно оглядывали толпу, и я припомнил, что нахожусь в регионе, где военные перевороты проиходят с такой же регулярностью, с какой в европейских городах проходят муниципальные выборы. К тому же, мы вычитали накануне, что президентский дворец в прошлом дважды сжигался революционно настроенными гражданами, бог же, как известно, любит троицу...

Наконец ворота дворца трех толстяков отворились, и, сопровождаемые жидкими, я бы даже сказал насмешливыми, аплодисментами в ложу проследовали важные усатые мужчины, деревяным спокойствием лиц своих сравнимые с членами брежневского политбюро. Пожилая матрона в традиционной одежде боливийской простолюдинки приятно оживляла эту процессию и была прозвана нами "мамой президента". Когда сильные мира сего заняли свои места, зазвучали бравурные марши с отчетливо вплетающимися в них андийскими мотивами, и парад начался. Это было нарядное зрелище - пальчики оближешь! Бесконечными колоннами перед нами промаршировали военные колледжи и университеты, школы и пансионы благородных девиц, трудовые и творческие коллективы. Под радостно опознанные нами звуки "Хава Нагила" промаршировал еврейский колледж. Бронзовые лица боливийских евреев были по-индейски невозмутимы. В отличие от тошнотворной красно-серой массовки советских демонстраций, все здесь было изумительно красочно и неподкупаемо искренне. Мы смотрели и щелкали фотоаппаратами до полного "опупения". И только когда ноги уже не держали нас, а мир в наших глазах превратился в один большой боливийский флаг, мы покинули этот грандиозный праздник национального самовыражения. У нас не было никаких шансов досмотреть его до конца живыми.

Остаток дня не был отмечен никакими событиями, о которых стоило бы упоминать. Мы с Таней вышли прогуляться по городу, но я очевидно перегрелся на солнце во время всех этих демонстраций, мне было плохо, и, видя мою кислую физиономию, Таня благородно предложила мне вернуться в гостиницу. Я с радостью согласился. Вечером мы ужинали в китайском ресторане, где нас обслуживал взаправдашний китаец, а под потолком висели красочные бумажные фонарики и драконы. Было вкусно и много, мы и выпили по бокалу мартини, отмечая свое успешное восхождение. Поскольку я ни бельмеса не понимаю в спиртных напитках (кроме такой чисто технической характеристики, как крепость его в градусах), то я доверчиво перепоручил выбор выпивки Шурику. Они с Лешей выглядели матерыми экспертами на бледном фоне меня, трезвенника. Это был прекрасный вечер, как, впрочем, и многие другие вечера, проведенные нами в этой замечательной, хоть и небогатой, стране.

Карнавал

Неранним солнечным Ла Пасским утром мы отправились за продуктами. Не мудрствуя лукаво, мы смотались прямиком в Кетал и докупили там все те продукты, которые понадобятся нам, как на Ильимани, так и в обыденной жизни. Еще по дороге в Зону Сур мы обратили внимания на то, что праздничные мероприятия не только не свернуты, но собираются возобновиться с удвоенным размахом. Вдоль улиц, примыкающих к центральному проспекту, строились военные колонны, пестротой своей сравнимые с гусарскими и драгунскими полками прошлого века. Солдаты, облаченные в сахарной белизны мундиры, украшенные вишневыми эполетами, обутые в сапоги цвета горького шоколада и увенчанные причудливыми головными уборами, были достойны стать украшением любого праздничного торта. Мы поняли, что готовится нечто, и это нечто мы собираемся упустить. Вернувшись из супермаркета и забросив покупки в холодильник, мы ринулись наверстывать упущенное, но вскоре убедились, что ничего абсолютно не упустили - парад только начинается.

В отличие от вчерашней демонстрации, это был настоящий военный парад. Буйное разнообразие родов войск, вычурные мундиры, серьезность строевой подготовки, все это выдавало армию, которая давно уже не имела дел с реальным противником. Это было большое, избалованное вниманием родителей, дитя. Национальное достояние, охраняемое во время парада неимоверным количеством вооруженных до зубов полицейских. Более всего поражало разнообразие и великолепие головных уборов. Тут были и кокетливые красные шапочки с "бомбончиком" в форме заячьего хвоста, выкрашенного в цвета светофора, и огромные роскошные кирасы с полосами темного меха, и странные "абажуры" из конского волоса, то белоснежные, то кроваво-красные, то желто-зеленые, словно копна водорослей. Перед нами прошли такие милитаристские изыски, как пожарные войска, вооруженные огромными топорами, женская дивизия, вооруженная успешно скрываемым женским обаянием, и альпинистское подразделение, вооруженное, как не трудно догадаться, ледорубами. Мы были немало удивлены, когда перед нами промаршировал отряд бравых морских пехотинцев. Как я уже говорил, у Боливии нет выхода к океанам, но несмотря на это (а скорее всего - благодаря этому...) они чудесно выглядели, эти моряки. Руководил всем этим действом роскошный опереточный генерал - с пузом, усами и шашкой наголо. Часа два мы наблюдали это красочное представление, затем голод и усталость взяли свое, и мы отправились в гостиницу обедать. Когда мы вернулись в центр города, парад все еще продолжался, как ни в чем не бывало. Мы попытались перебраться на противоположную сторону проспекта, но войска маршировали сплошным потоком, непреодолимым, словно река в половодье. Километр за километром мы продирались сквозь праздничные толпы народа в поисках "переправы", но все было тщетно.

В какой-то момент я загляделся на одну только секунду, и друзья мои исчезли, как в воду провалились. Я потерялся! Это не случалось со мной с пятилетнего возраста. Поскольку мальчик я большой, я не заплакал, а произнес то, что произносят все взрослые дяди в затруднительных ситуациях. Затем, не без труда, я нашел место, где какое-то изнеможенное парадом армейское подразделение остановилось перевести дыхание, и перебрался на вожделенный противоположный "берег". Вскоре я увидел свою жену, которая тут же разъяснила мне кто я такой, и что только такой как я может потеряться на праздничной демонстрации. Мы условились встретиться с ребятами на Сагарнаге и пошли гулять по взъерошенным праздным народом улицам. Мы взбирались вверх по крутым улочкам, заглядывали в разные лавки и подворотни и с интересом ловили то немногое, что открывается стороннему и кратковременному наблюдателю. Был поздний послеобеденный час, и усталые торговки, пользуясь некоторым спадом покупательской активности, доедали свою немудреную трапезу прямо на рабочем месте, не отходя от прилавка. Женщина, сидящая на тротуаре и издали казавшаяся нам глубокой старухой, при ближайшем рассмотрении оказалась кормящей матерью. Смуглый младенец деловито посасывал дряблую грудь. Было солнечно, но тени уже удлинились и стало прохладно. Пахло подгнившими фруктами. В воздухе было разлито ощущение какой-то особенной необязательности жизни. Этакой прозрачной близости к земле и к небу. Ты - уязвим и смертен, как никогда, но зато и не винтик в нашей чертовой лакированной машине. Можно пойти направо, можно - налево. Можно просто сесть на заплеванный тротуар рядом с морщинистой индейской мадонной.

Подошел час нашей встречи с ребятами, и мы неспеша дрейфовали в сторону Сагарнаги. По мере приближения к ней, все явственнее становились признаки происходящего там чего-то такого, что непростительно пропустить заезжему туристу и путешественнику. Мы ускорили шаг. По улице, пересекавшей Сагарнагу, медленно, с остановками, двигалась карнавальная процессия. Сбылась, сбылась наша мечта увидеть настоящий боливийский карнавал! Не урезанные, хоть и красочные цитаты, какие подают туристу в пенье между бокалами пива, а полновесное, буйное народное веселье - целиком, от начала и до конца. Это был конкурс фольклорного танца. В конце улицы, там, где она заканчивалась тупиком, восседало жюри. Танцоры непрерывным потоком, в танце, проходили всю эту улицу, приберегая лучшее на что они способны для финального аккорда перед судейской трибуной, затем по отвесной булыжной мостовой, сбиваясь с ритма и ломая лаковые каблуки, сваливали вниз на Сагарнагу, а там уже, слившись с веселой, чуть поддатой публикой, предавались самому непосредственному и неуправляемому веселью. В те моменты, когда исполнившие свою программу группы оттанцовывали от трибуны, вся эта пестрая и шумная колонна останавливалась, танцоры отдыхали, перекусывали и шутили со зрителями, которые нередко сами становились участниками карнавала. Их с радостью принимали. Поражало фантастическое разнообразие костюмов, их красочность и лоск - ни одной заношеной вещи. Все сверкает на солнце, бросается в глаза, захлестывает буйством красок!

Перерыв окончен, ритмическая музыка разносится в студеном, кружащем голову горном воздухе, и продолжается это неостановимое медленное движение - два шага вперед, шаг назад, поклон, два шага вперед, шаг назад, поклон. Звенят бубенцы, покачиваются перья, причудливые маски сменяются еще более причудливыми. Неистощимая и неостановимая феерия! Лица музыкантов утонченны, их глаза светятся лукавством, они играют на маленьких тростниковых флейтах свои древние мелодии. Моя жена пританцовывает в такт музыке, ее приглашают, и она плывет по течению реки, истоки которой - в такой первобытной и чужеродной нами дали, какую невозможно себе вообразить. Не могу устоять перед искушением приложить с своему рассказу пачку фотографий: 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14.

Когда стало отчетливо темнеть, мы вернулись в гостиницу, где нас ожидало лишнее (воистину - лишнее!) доказательство того, как часто высокое и низкое в этом мире сплетаются в тот единый хитроумный узор, который и называется жизнью: у нас украли колбасу... Из пакета с едой, доверчиво оставленного нами в общественном холодильнике, исчезла половина припасенной для Ильимани колбасы и некоторое количество других, не столь коренных, продуктов питания. Осмотрев внимательным образом содержимое холодильника, мы нашли явственное свидетельство неуникальности происшествия. На пакетике с непритязательным завтраком какой-то англоязычной постоялицы была оставлена записка: "Вы, выпивший вчера мое молоко человек, оставьте, пожалуйста, мне мой творог!"

Мы сидели на кухне за чашкой коки и обсуждали происшедшее. Как только выяснилось, что нанесенный ущерб легко компенсируется несколькими несложными перестановками в раскладке, событие это повернулось к нам своей юмористической стороной. Впрочем это произошло не сразу. Сперва Леня проявил, неожиданную для столь мягкого человека, криминалистическую жилку. С пылом, который порождается давно зарытым в землю, но неожиданно востребованным талантом, Леня стал ловко распутывать нить этого коварного преступления. Лишь незначительность причиненного ущерба и наша благодушная пассивность помешали ему перенести свое расследование в практическую плоскость. Однако, логические его выкладки неумолимо указывали на причастность персонала гостиницы к хищениям продуктов питания, принадлежащих постояльцам. Молодой швейцар, не принимающий к оплате доллары и отмеченный некоторыми другими, не столь серьезными странностями, показался нам наиболее подходящим на роль злодея субьектом. Как вы, наверное, уже поняли - мы здорово повеселились в этот вечер! Впрочем, не криминалистические изыскания были нашим основным занятием.

Большая часть вечера была посвящена сборам, поскольку на следующий день мы отправляемся на свое второе восхождение - на Ильимани. Мы учли опыт, приобретенный нами на Уайна Потоси, и это позволило нам заметно облегчить свои рюкзаки. Прежде всего, сокращениям подверглась раскладка (вне связи с описанными выше событиями..). Кроме этого, все элементы одежды, которые не нашли применения на предыдущей горе, были оставлены в гостинице, как и та из горелок, которую нам так и не удалось реанимировать. Апофеозом всех этих сокращений стало оставление в гостинице мыла, зубной пасты и зубных щеток. Зубы вообще неполезно чистить ледяной водой (куда здоровее пользоваться для этой цели жевательной резинкой), а мытье рук на таком восхождении и вовсе выглядит параноидальным действием. Спать я пошел с ни с чем не сравнимым чувством приближающегося Большого Дела.

Каньоны и попугаи, или долгая дорога в Юнгас

"Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе."
Наставления исламскому альпинисту. Сура первая.

На этот раз мы были обслужены по первому разряду - джип фирмы Андино остановился прямо напротив дверей нашей гостиницы. Водитель наш оказался хорошо пожилым боливийцем, который в прошлой своей жизни очевидно был водителем парового катка. Невыносимо медленно, словно укатывая асфальт, наша колымага плыла по широким проспектам южного Ла Паса. Мимо нас со свистом пролетали искаженные в матерном крике смуглые лица других водителей. Дедуля наш был заметно напряжен - он судорожно сжимал руль, то и дело испуганно припадал то к одному, то к другому окну и шевелил губами. Молитвы шепчет, подумал я. "Вам не кажется, что дедушка не умеет водить машину?" - тревожно спросил Леня - "Когда мы выедем на горную дорогу, он сбросит нас в первую же пропасть!" "Леня," - возразил я - "этот человек умудрился дожить до весьма преклонного возраста. Не исключено, что как раз природная осторожность позволила выжить ему в этой непростой дорожно-транспортной обстановке..." "Старый конь борозды не попортит!" - беспечно добавил кто-то из ребят.

По мере того, как мы выезжали за пределы центрального Ла Паса и асфальтированные улицы сменялись непроходимой чередой колдобин, с дедом происходила разительная перемена. Осанка его стала уверенной, езда ровной, он просто-таки молодел на глазах. Только что, песенки не насвистывал. Стало очевидно, что мы попали в руки матерого волка проселочных дорог. Когда последние опасения за свою судьбу покинули нас, мы принялись озираться по сторонам и, развертывающийся перед нами пейзаж был того достоин.

Последние, нищие кварталы Ла Паса были окружены исполинскими серыми башнями, выточенными водой в мягкой породе в незапамятные времена. Слои крупной гальки залегали на разных уровнях этих мрачных останцев, и повсюду были видны следы обвалов и камнепадов. Это мрачное природное окружение как нельзя лучше гармонировало с убогими безликими домами и с поземкой мусора, гонимой ветром по беспризорным улицам. Если бы в этот момент над нами пролетела стая гарпий, ей богу - я бы ничуть не удивился. Мы выехали за пределы города и запетляли по небрежно намеченной проселочной дороге. Остается только надеяться, что проблема дураков, стоит в Боливии куда менее остро, чем проблема дорог!

Вскоре мы проехали через какой-то забытый богом поселок, дорога сбежала с холмов в сухое широкое русло, и нас обступили красноватые стены грандиозного каньона. В этом месте природа дала волю своей фантазии, создав один из самых причудливых и величественных рельефов, какие я когда-либо видел. Стройные готические соборы сменялись исполинскими церковными органами (ударение - на втором слоге...), за ними следовали красно-бурые, стометровой высоты стены, изборожденные плавными вертикальными складками - словно флаги на ветру. Величественные обелиски красного песчаника четко вырисовывались на фоне неба. Дорога окончательно исчезла, и наш джип неторопливо переваливался через валуны, усеявшие дно каньона. Иногда мы видели местных жителей, собиравших большие куски какой-то черной, как смоль, породы. Возможно, это был уголь.

Как это ни глупо звучит, я так и не разобрался какой именно дорогой (если это можно назвать дорогой...) мы тогда проехали, но, судя по всему, нас провезли через каньон Уарикунка (Huaricunca), который описан в путеводителе, как одна из самых ярких местных достопримечательностей. Узкая часть каньона осталась позади, и пейзажи окружавшие нас стали просторнее. Глубокие буро-зеленые долины пролегали меж исполинские горных отрогов, поросших кактусами и разнообразными колючими растениями неведомой нам видовой принадлежности. Дорога вилась бесконечным серпантином вдоль крутых горных склонов. Мы опускались все ниже, становилось теплее, и растительность стала приобретать субтропический облик. Это были величественные андийские предгорья - Юнгас, где подернутые теплыми туманами дождевые леса Амазонии, наползают на неприступные склоны сурового Альтиплано. Мы опустились уже ниже 3000 метров, и вдоль дороги тянулся невысокий причудливый лес, ни единое дерево которого не пробуждало в нашем северном сознании никаких знакомых ассоциаций. Стая зеленых попугайчиков мелкими ныряющими движениями пропорхала над нами и скрылась в кронах деревьев.

Мы въехали в небольшое тихое село и остановились у одноэтажного здания с облупленной местами побелкой. Водитель отправился в соседнюю лавку перекусить, а мы вылезли из джипа, размять утомленные двухчасовой тряской тела. Две девочки в одинаковых белых платьях и мальчик в потрепанном синем свитерке смотрели на нас востоженными глазами. Их круглые бронзовые личики расплылись в улыбке. Черные глянцевые волосы девочек были убраны в две тонкие тугие косички. Леня открыл коробочку "Тик-Так" (это такие крохотные мятные конфетки) и угостил детишек. Малыши взяли по конфетке, и в следующее мгновение раздался пронзительный призывный клич. Двери здания, оказавшегося местной школой, распахнулись, и Леня оказался окружен возбужденно щебечущей толпой детей. Десятки смуглых ручонок тянулись к Лене с разных сторон, и его запасы конфет были опустошены в считанные минуты, причем Леня получил от этой процедуры неизмеримо большее удовольствие, чем эти мелкие обитатели андийского нагорья. Занятия в школе были безнадежно сорваны, и детки не спешили вернуться в скучные классы. Общение с чудаковатыми пришельцами доставляло им огромное удовольствие.

У порога соседнего дома сидела женщина и с интересом наблюдала за происходящим. Одна из девочек подошла к ней, они поговорили, и девочка с гордостью вынесла к нам огромного зеленого попугая. Глаза моей жены округлились от восторга, она засюсюкала и запричитала. Руки ее сами собой потянулись к этому пернатому чуду. Попугай склонил голову набок, окинул пришелицу оценивающим и, в то же время, исполненным решимости взглядом, ступил ей на ладонь, и, прошагав по руке победным маршем, занял подобающее попугаю место на ее плече. Тот в точь, как в кино про пиратов.

Разительная перемена произошла в Танином лице. "Мамочка, он мне откусит ухо..." - запричитала она и вобрала голову в плечи. Пернатый зверь какое-то время изучал Танину сережку, с тем же выражением бесшабашной самоуверенности, с каким он взгромоздился на ее плечо. Было видно, что, при других обстоятельствах, он с удовольствием отклевал бы себе эту замечательную штучку, но врожденное благородство не позволило ему это сделать в присутствии такого количества зрителей. Спустя минут десять моя жена с трудом заставила себя расстаться с этим великолепным созданием. "Ну почему, почему мы не можем привезти домой попугая?!!" - со слезами на глазах говорила она. "Дорогая, но ты же знаешь, что диких зверей нельзя ни ввозить в страну, ни вывозить из нее. К тому же, им хорошо здесь - тепло, на деревьях для них тут растут бананы, они тут - у себя дома, и их тут охраняет Красная Книга..." - говорил я, чувствуя себя последним негодяем.

Вернулся наш водитель, и мы покинули это гостеприимное село. Называется оно - Килиуая (Quilihuaya)). Сразу за его окраиной дорога круто потянулась в гору, и через полчаса петляний по уже привычным нам серпантинам мы проехали еще одно село - местный районный центр Эстанция Уна (Estancia Una). Здесь дорога сделала невозможное - стала еще хуже, и мы выехали на финишную прямую - последний участок перед селом Пиная (Pinaya), который еще возможно преодолеть колесному транспорту. Весь этот участок дороги перед нами маячила массивная ледяная громада Ильимани, вершина которого скрывалась в плотных облаках.

Между Эстанция Уна и Пинаей нас перехватил молодой энергичный боливиец, некоторые элементы одежды которого, такие, как флисовая куртка, например, свидетельствовали о его работе горным проводником. Звали его Паскуале, и он был учтив, но необычайно напорист. Он поочередно переговорил со всеми нами и с водителем, выяснил количество нашего багажа и перевел его в "муло-единицы", а так же, объяснил где нам следует остановиться и подождать его мулов. Он деловито "застолбил" нас, как неожиданно найденный золотоносный участок.

Пиная оказалась крохотным тихим поселком, расположенным в тени заботливо сохраненной рощицы у подножия белоснежной стены Ильимани, безраздельно царившей над всей округой. Небольшие, опрятные домики были построены из глиняных кирпичей с примесью соломы (техника, которую применяли их предки столетия назад) и крыты почерневшими от времени пластами слежавшегося тростника. Неутомимые женщины трудились на крошечных, отвоеванных у гор полях, обрабатывая их деревянными мотыгами. Наш джип остановился у въезда в село, и мы сгрузили на землю свои рюкзаки. Вся дорога отняла у нас три с половиной часа, и настало время хорошо перекусить.

Едва мы успели закончить свой нехитрый обед, как увидели приближающееся к нам живописное семейство, погонявшее перед собой двух коренастых, мохнатых мулов, несомненно предназначенных для нашего багажа. Это был хорошо налаженный семейный бизнес. Пока дочка придерживала мула под уздцы, папа с мамой привязывали к его спине наши рюкзаки - по два рюкзака на одно животное. Толстая грубая веревка безжалосто затягивалась под животом мула до тех пор, пока он не начинал беспокойно прясти ушами и переступать с ноги на ногу.

Когда оба мула были нагружены, глава семейства взвалил пятый рюкзак себе на спину (что безусловно должно было лишить мулов повода для сетований на человеческую несправедливость), и наш маленький караван тронулся в путь. Тропа круто поднималась вверх по поросшим жухлой травой холмам, и оказалось, что не так-то просто угнаться за рожденными и выросшими в этих местах местными жителями. Мы с Танькой дышали, как загнанные лошади, но едва поспевали за бодрой процессией, неутомимо набиравшей высоту.

Пиная расположена на высоте 3900 метров, и нужно набрать дополнительные 500 метров, чтобы попасть в базовый лагерь Ильимани, называемый Пуенте Рото (Puente Roto). Переход этот занял у нас полтора часа, и мы долго не могли отдышаться, что меня лично неприятно удивило. Базовый лагерь располагался на широкой желтой равнине, по которой неторопливыми изгибами струились многочисленные мелкие ручьи. В лагере царило оживление, стояло много палаток, но, судя по всему, большинство из стоявших тут экпедиций находилось по дороге вниз, завершив свои восхождения.

Мы присмотрели себе сухую площадку на краю лагеря, не без труда очистили ее от козьих шариков и поставили свои палатки. Снизу, со стороны Ла Паса, на нас надвигалась огромная черная туча, недвусмысленно напоминая нам о том угрожающем прогнозе погоды, о котором все эти дни мы старались не думать. Неподалеку от нас расположилась группа молодых французов (это стало у нас славной традицией - стоять по соседству с французами!), как и мы не связанная с местными гидами. Мы подошли к ним обсудить завтрашний маршрут, но быстро выяснили, что они располагают точно такой же информацией, что и мы.

За ужином мы с Леней затеяли неизбежный для русских интеллигентов (особенно, когда они - евреи) спор о судьбах мира. Выбор конкретной темы спора - роль Михаила Сергеевича Горбачева и перестройки в новейшей российской истории - я объясняю себе воздействием кислородного голодания на наш утомленный головной мозг, поскольку единственным альтернативным объяснением является приближающееся старческое слабоумие. Два заросших двухнедельной щетиной мужика сидят в палатке в сердце боливийских Анд и, отправляя в рот грязными руками сухарную крошку, пылко жестикулируют и сверкают глазами, обсуждая проблемы, от которых самих россиян уже давно разбирает зевота. Леня жарко перечислял неисчислимые бедствия, навлеченные недалеким, хоть и благонамеренным кубанским трактористом на великую и ужасную нашу империю, и ратовал за неторопливый, но верный китайский путь. Я же при упоминании Горбачева презрительно сплевывал и кричал, что для меня он - ноль, пустое место, что великие тектонические подвижки истории обрекли Советскую империю на катастрофический развал и погружение в пучину войн и конфликтов... Леша и Шурик наблюдали за происходящим с каким-то, я бы сказал, медицинским интересом.

Снаружи потемнело, и с неба повалили тяжелые снежные хлопья, возвращая нас с Леней к суровой реальности. Погода не предвещала нам на завтра ничего хорошего.

<< Назад Далее >>